Не стало музыканта и актера Петра Мамонова
Петр Мамонов — бесспорное явление в русской культуре: музыкант, поэт, артист, в какой-то мере даже философ, абсолютный выразитель идей своего поколения. Неустроенного, одинокого, потерянного, но имеющего право на каплю счастья. Всем своим творчеством — да что уж там, всей своей жизнью он внушал нам уверенность в наступлении этого неизбежного маленького счастья.
Петр Мамонов — из тех музыкантов, кто выражал сам дух настоящей Москвы, от которой ныне не осталось практически ничего. Выросший на Большом Каретном, в том же самом дворе, что и Владимир Высоцкий (только с разницей в пару десятилетий), он впитал в себя и постоянное движение Садового кольца, и неспешные прогулки по Бульварному, и дикие пляски на московских танцплощадках.
Там-то и возникал этот высокий костистый парень, гуттаперчево заламывающий руки и ноги, — он лучше всех в Москве танцевал рок-н-ролл. А потом вдруг выяснилось, что он еще и сочиняет песни. Странные, ни на что не похожие, создающие особый, но такой узнаваемый мир.
Поэтика «Звуков Му», лучшей московской рок-группы, — мамоновская. Это поэтика коммунальных кухонь и тесных дворов, лавочек под грибком и вечных очередей за пивом и дефицитом. Мамонов говорил от лица люмпена, в котором вдруг начинало просвечивать какое-то кафкианское отчаяние.
«Денег! Вышли мне денег!» — исступленно кричал мамоновский лирический герой в припеве «Крыма», и ты четко видел понятную картину: жара, курорт, а в телефонной будке истекает потом человек, пропивший все вплоть до последних штанов. Денег нет, ты вышли!
И вот эта «ты» — далекая мамоновская героиня, которая придет на помощь, перешлет эту разнесчастную десятку, приголубит и сварит пельмени из красно-белой картонной пачки. «У нас была любовь, а теперь ремонт» — более точного описания советского лирического быта ни в поэзии, ни в рок-музыке не существовало. Мамонов не приукрашивал — он фиксировал.
В актуальность «Звуков Му» нельзя было не поверить — оттого и кудесник европейского саунда Брайан Ино как клещ вцепился в группу. Услышать их на пике концертной мощи можно в недавно изданном альбоме «Live in Liverpool», где есть все — и мамоновский надрыв, и бродящая туда-сюда по гармониям гитара его брата Алексея Бортничука, и бас Александра Липницкого, и волшебные клавиши Павла Хотина, и барабанное чудо Алексея Павлова. Они были настоящей супергруппой — в полном смысле этого слова.
Но все, что с приставкой «супер», — не может существовать долго. И роспуск золотого состава «Звуков Му» стал для Мамонова шагом в новые повороты искусства. Он к тому моменту уже прекрасно продюсировал — на подаренном Брайаном Ино пульте мечтала записаться (да и делала это) чуть ли не вся прогрессивная музыкальная Москва. И Мамонов постигал тонкости записи, хитрости сведения — и делал совершенно новый, но узнаваемый звук.
Его фактура так и требовала переноса на киноэкран — и как актер он начинает раскрываться с неожиданной стороны. Один из лучших фильмов 90-х — «Такси-блюз», где Мамонов играл восторженного саксофониста Селиверстова, и этот музыкант был ни капли не похож на настоящего Мамонова. Или зловещий Артур, врач-наркоторговец из «Иглы» — все это были новые грани циклопического таланта Петра Николаевича.
Когда он вышел на сцену в спектакле «Лысый брюнет», эффект от произошедшего был… ну, вполне сравним с недавним театральным дебютом Ольги Бузовой. На спектакль ломилась публика — а там их снова ждал знакомый образ потерянного мамоновского человека. Только вот драма этого персонажа приобретала уже поистине шекспировский размах, и за полтора часа сценического времени Мамонов демонстрировал целый калейдоскоп артистических приемов, совершенно не похожих на то, что он делал раньше.
Он продолжал заниматься музыкой: после очередной смены состава «Звуки Му» стали фактически проектом одного человека, а выходящие альбомы — сопровождением новых мамоновских спектаклей, своеобразных сценических перформансов. Но в песнях — вернее, в длинных монологах в жанре мелодекламации — вдруг проступали сильнейшие образы. «Я хочу быть как северо-западный слон,» — говорил мамоновский герой, и в этой простой фразе была заложена такая четкость восприятия, что никаких дополнительных пояснений не требовалось.
И роли в кино у обожавшего Мамонова Лунгина — что в «Острове», что в «Царе» — выводили Мамонова в ранг киноартистов первого эшелона. Но ему это было, казалось, совершенно не важно: он сидел в своей далекой деревне, писал музыку, читал христианскую литературу — и лишь иногда высказывался по каким-то актуальным вопросам. Прямо и честно — как думал: эту прямоту и внутреннюю силу он с годами не то что не утратил, а умножил ее в разы.
Категорически отстранившись от былых товарищей по музыкальному цеху, он набрал состав «Совершенно Новых Звуков Му», продолжая выпускать все новые и новые программы. И менялся мамоновский зритель — хотя для верного «старого» поколения он, бывало, нет-нет да и исполнял что-то из репертуара прежних «Звуков Му». И в этом лукавом подмигивании тоже был весь Мамонов — простой московский дядька, но с хитринкой, себе на уме, все делающий ровно так, как и задумал.
Он не сочинил, он зафиксировал нашу жизнь. Порой с ее неприглядностью, с ее обездоленностью и серостью. Но «зато я умею летать»: Мамонов всегда оставлял своему герою — а значит, и нам — даже не надежду, а прямое указание на простое бытовое чудо, которым наполнялся каждый день, прожитый на земле. Им и нами. Чистейшее, безукоризненное волшебство.
